Книжек ещё непрочитанных, сколько
В библиотеке. Прям ой.
Мало кто найдёт билет читательский
Камнем лежит или сгорел давно
Звездой.

В книжном кассир, взгляни на меня
Моя ладонь превратилась в кулак.
Три книги, а платишь как за коня.
Вот как?!

Посмотрел свежий российский фильм «Кракен» про страшного монстра, который бороздит пучины морей и играет в половине российских фильмов. И про осьминога, который просто хотел поспать.

Фильм начинается с того, что посреди безжизненных просторов Арктики вдруг столпились сразу все. Двое французских ученых, одна из которых с подозрительно русским лицом, бросают в прорубь глубинные бомбы, и чисто из научного интереса решают взорвать не одну бомбу, а сразу парочку. Вдруг открытие?

Бомбы взрываются, французская учёная с русским лицом смотрит в мониторы и рапортует коллеге: «Коллега, у нас поднимается дно!».

Через секунду вокруг арктических учёных начинает вспучиваться и ломаться вековой лёд. Что-то там снизу рвёт его и кромсает — то ли это гигантский осьминог, то ли новинки отечественного кинематографа.

Очевидный успех науки — бросить маленькую бомбочку и точно попасть ей в голову ужасного монстра. Итак, одной щупальцей осьминог преследует наших ученых, которые убегают от него по льдам на снегоходе. Другой щупальцей осьминог топит большую арктическую станцию, к которой, собственно, и мчится снегоход.

Третьей щупальцей многозадачный осьминого нащупывает в глубине суперсовременную российскую подлодку «Ермак» и лупит её по башке.

Внутри подлодки суперсовременные российские подводники экстренно командуют сами собой и не понимают, что происходит. Надо сказать, что две трети фильма вообще все персонажи усиленно делают вид, что не понимают, что происходит и кто там на них напал. Они мучаются догадками и рационализируют, даже когда гигантский осьминог уже нагло танцует у них перед перископами. Мучительнее этого наблюдать только ужасный рассинхрон озвучки и артикуляции.

В общем, пока что все гибнут. Гибнет подлодка, гибнет арктическая станция, гибнет снегоход. И только двоё французских учёных, половина из которых с подозрительно русским лицом, остаются одни на льду. Из глубин всплывает аварийный буй, выброшенный подлодкой, и застревает во льду.

Мы переносимся из Арктики в Петербург.

По Адмиралтейству ходит главком Гармаш и командует. Он командует организовать спасательную операцию — отправить за пропавшей подлодкой ещё одну подлодку, посадив в неё какого-нибудь свежего капитана. Выпускайте Петрова! А ещё он командует в ту же лодку посадить старого опытного замкомфлота в виде актёра Гуськова, чтобы они с Петровым всё время срались и вырабатывали сюжетное топливо.

А ещё капитан пропавшей подлодки — брат Александра Петрова. А ещё на пропавшей подлодке есть секретное российское оружие, которое не должно достаться никому, включая гигантского осьминога, потому что а вдруг он американский.

Итак. У нас было два брата, один из которых Александр Петров, две подлодки, включая пропавшую, пара французских учёных, семьдесят пять ампул мескалина для съемочной группы, а так же секретное оружие, гигантский осьминог и целое море бессвязных пафосных реплик. Не то, чтобы всё это было категорически необходимо в фильме, но если уж начал собирать приключенческий боевик, то к делу надо подходить серьёзно.

Мы переносимся в Мурманск. Там на пирсе тихо в час ночной, и только Петров уже начал сраться с Гуськовым перед трапом подлодки «Заполярье». Гуськов говорит Петрову: «Я вам боевое задание принёс, но я вам его не отдам, потому что рано вам ещё его смотреть. Выйдите в море сначала, а потом смотрите».

Петров выходит из себя и в море.

Когда лодка отходит от берега достаточно далеко и погружается достаточно глубоко, чтобы снаружи никто ничего не увидел в боевом задании, Александр Петров вскрывает пакет и узнаёт, что им нужно доплыть до Арктики, найти там подлодку, в ней брата и секретное оружие, спасти брата, уничтожить секретное оружие и ничего не перепутать.

«Полный пи... то есть вперёд!» — командует Петров, и лодка бросается в глубину.

Тем временем двое одиноких французских учёных ходят по Арктике с фонариками, натыкаются на аварийный буй и решают не отходить от него далеко.

Через некоторое время к лодке Александра Петрова приплывает стая китов и начинает стучаться внутрь с криками: «Пустите!». Но Петров не впускает китов и пикает на них гидролокатором, чтобы киты уплыли. Киты уплывают, а на место китов приплывает гигантский осьминог.

Петров тем временем бегает по лодке и пристаёт там ко всем. Командует боцману рулить, хотя тот и так рулит, а акустику слушать, хотя тот и так исправно слушает и рапортует, что у них вокруг что-то есть. Где? Везде!

Замкомфлота Гуськов теряет терпение и предлагает незамедлительно бахнуть, потому что ему мерещится противник. Где? Везде!

Александр Петров, не ищущий лёгких путей, командует всплыть повыше и красться подо льдом. Он находит узкий длинный канал между подводными льдинами и проникает в него своей подлодкой. Боцман рулит как в последний раз. Акустик никогда не слышал в своих наушниках таких ужасных звуков. В морях под льдиной сонной плывут в воде сырой Петров на «Заполярье» и осьминог большой.

Гигантский осьминог накатывает на них сзади, но путается во льдах, теряет лодку и интерес и временно отступает. Каждое появление осьминога в фильме настолько точно сопровождается тревожной органной музыкой, что кажется, это играет сам осьминог.

Осьминожная опасность миновала, зато подлодка теперь плывёт прям в ледяную стену. Акустик кричит, а Петров командует «Стоп турбина!». Все хватаются за лодку изнутри, ожидая разбиться в лепёшку, но лодка тормозит как-то сама за три метра до стены. Фух. Удобно, не пришлось давать даже малый назад.

Посидев немного в остановившейся тишине, экипаж обмякает, слушает нытьё замкомфлота Гуськова, который говорит, что они все неправильно плавают, а потом Петров командует плыть дальше. В смысле, сначала вниз, чтобы обойти лёд, а потом дальше.

Французские учёные, которые уже почти замёрзли, вдруг слышат хруст. Это хрустит подлодка Александра Петрова, всплывая рядом с ними сквозь лёд.

Из лодки высыпают моряки, высыпает Петров и за ним неспешно высыпает Гуськов. Петров подходит к учёным вплотную и сверлит их своими стальными военно-морскими глазами. Особенно женщину с русским лицом.

Потом Петров спорит с Гуськовым, взять иностранных учёных на борт или не брать, и Гуськов, конечно, говорит, что не брать, потому что буржуины немедленно украдут могучий секрет у крепкой Красной Армии.

А Петров берёт учёных с собой. И, конечно, быстро узнает, что француженка эта международная — вполне себе родилась в Омске и зовут её Юля. В общем, она хоть бывшая, но подданная русская, она такая же из Омска, как была.

Затем подлодка погружается и отплывает немножко в сторону. Во-первых, чтобы все на ней могли вдоволь поспорить на разные темы: плыть или не плыть, искать или не искать, найти ли не сдаваться.

Во-вторых, акустик опять слышит в наушниках органные переливы. Мимо лодки, пыля по дну огромными щупальцами, проползает осьминог и набрасывается на норвежскую буровую платформу, которая, казалось бы, совсем здесь ни при чем.

Петров смотрит в перископ, а там всё в щупальцах. Осьминог доедает платформу и оборачивается на подлодку. Петров командует уплывать оттуда к чёртовой матери.

И тут долго сдерживавший себя Гуськов больше не может. Он отстраняет Петрова и берёт командование на себя. Он приказывает бахнуть по осьминогу! «Боевая тревога! Торпедная атака!» — азартно орёт он и сразу видно, как истосковалась душа его по подводным взрывам.

Они стреляют по осьминогу и поражают цель. Ура! Но осьминог вообще не впечатлен... то есть не поражен их торпедами. Гуськов снова командует стрелять торпедами и снова попадает, но не поражает осьминога.

Гуськов сникает. Он вообще не ожидал такого отношения к подводному флоту. Поскольку других идей, кроме бахнуть, у замкомфлота в запасе нет, он переходит в режиме тремора конечностей, а командование обратно перехватывает Петров.

Это происходит как раз в тот момент, когда осьминог начинает бить лодку по башке. Бум. Внутри всё искрит. Бум. Внутри всё горит. Бум. Внутри всё падает, продолжая искрить и гореть.

Петров догадывается, что осьминог их слышит, и командует всем заткнуться и не жужжать. Все не жужжат, только, тихонько потрескивая, горит торпедный отсек.

Мятая лодка висит в глубине, над ней висит осьминог, и они прислушиваются друг к другу. Осьминог правда довольно большой — подлодка размером примерно с ноготок осьминога, если бы у осьминогов были ноготки. Петров шепотом командует растопырить всё, что можно растопырить у подлодки, и подводное течение медленно уносит их из под осьминога.

Случается передышка, во время которой подводники тушат отсеки и перевязывают друг другу раны, а Петров то и дело сталкивается в коридорах с женщиной Юлей. Она даже нежно гладит его спиртовой марлей по царапине на лбу.

У Гуськова прекращается постторпедный тремор и он опять начинает ныть, что надо возвращаться на базу и не искать пропавшую лодку. Но тут в себя приходит потерявший сознание младший радист и говорит, что в пылу атаки осьминога расслышал стуки по корпусу. Это стучал по корпусу экипаж пропавшего «Ермака».

Пока подводники всё ещё гадают, что это за штуку они встретили и кто бил их лодку щупальцами по башке и топил норвежскую буровую, учёная Юля приходит и говорит, что это был Кракен и что у него есть гнездо. И туда он тащит всё, что в океане не приколочено.

Петров спускается к предполагаемому гнезду, но лодка ниже не может — глубина предельная, а до гнезда ещё пилить и пилить. К счастью, у них с собой есть спасательный батискаф, который прикреплен к корпусу лодки. Он может глубже.

Петров лично лезет в батискаф, потому что там нужен второй пилот, а штатный второй пилот ранен. Петров не ранен и на батискафах он плавал — вот это удача. Если бы он не плавал на батискафах, то кто знает, как бы повернулся фильм.

Глубоководный батискаф отрывается от лодки и ныряет в страшную глубину. Жутко скрипя и каждую секунду грозя сплющиться, он доплывает до гнезда Кракена. Кракена в гнезде нет, он ушел куда-то по делам. Гонять китов там или хрустеть норвегами, мы не знаем.

Гнездо Кракена выглядит как типичная хата одинокого мужика — грязно, неуютно, кругом валяются корочки недоеденных кораблей. Среди них лежит откусанная половина «Ермака».

Батискаф с трудом пристыковывается к ней, открывается люк — а там тридцать девять моряков, включая брата Александра. Тут надо дать пояснение, что Александра Петрова по сюжету зовут Витька, а брата его зовут как раз Сашка. Это специально, чтобы мы тут все запутались!

Моряки из «Ермака» начинают набиваться в батискаф, как в маршрутку, но набивается их ровно половина, больше не лезет. Поэтому нужно их отвезти, а потом сплавать ещё разок. Петров остается с братом в «Ермаке», потому что так драматичнее, а ещё им надо уничтожить суперсекретное оружие, чтобы оно не досталось осьминогу.

После того, как решены все мелкие сюжетные неполадки вроде того, зачем Петрову оставаться в «Ермаке», как пилотировать батискаф без второго пилота и как поскорее к ним привлечь внимание осьминога, батискаф уплывает и возвращается за второй партией моряков, а Витька с Сашкой лезут в отсек с супероружием.

Они уже долезли и начали его самоуничтожать, как тут домой вернулся осьминог. А кто-то ворует его моряков! Осьминог начинает давить на подлодку, пристыкованный батискаф и нервы зрителей. Играет орган.

В результате Витька с Сашкой решают не просто уничтожить суперсекретное оружие, похожее на огромный аппарат Илизарова, а сначала бахнуть из него по осьминогу. Тот как раз сидит верхом на подлодке, так что можно даже не целиться.

Витька и Сашка одновременно жмут на нужные кнопки, оружие загорается мелкими молниями. Из корпуса лодки вертикально вверх ударяет здоровенный огненный луч, сначала нагревая Кракена до предельных температур, а потом разрывая на кальмаровые кольца. Луч продолжает бить, пронзает толщу воды, испепеляет лёд на поверхности, пугает облака и вырывается в космос. Крутое оружие. Жаль, что стрелять можно только вертикально вверх.

Теперь нужно быстро спасаться, потому что перед смертью осьминог расшатал лодку и теперь она сползает в ещё более глубокую глубину. Петров с братом карабкаются по отсекам к батискафу, попеременно крича: «Витька! Сашка! Витька!».

Батискаф, который до этого еле дышал на такой глубине, проваливается вместе с лодкой еще метров на двести, а потом кубарём отстыковывается. Где-то позади окончательно взрывается подлодка «Ермак» — это самоуничтожилось секретное оружие.

Экран темнеет.

Поверхность. Подлодка «Заполярье» всплыла и вентилируется в атмосферу. Экипаж и Юля стоят на внешнем корпусе и тревожно смотрят вдаль. Лодка вся поцарапанная — по ней по дороге в гнездо прополз осьминог, царство ему небесное.

Когда все уже теряют надежду, поверхность пузырится и из под воды показывается батискаф. Над люком батискафа встает Александр Петров, а над Александром Петровым встаёт солнце.

Все устало перебираются из батискафа, устало жмут друг другу руки, Юля устало и многообещающе смотрит на Александра Петрова, и усталая подлодка из глубины идёт домой.

Если вы никогда не были на рыбалке, а вас вдруг позвали, то лучше сразу ехать как можно дальше и желательно ничего там не поймать.

Я так и поступил. Меня позвали на рыбалку и сказали, что ехать нужно до Кандалакши, а потом сразу направо и там пока не завязнем в вечной мерзлоте. Обещали, что будет очень холодно, некомфортно, но зато мы все будем брести по пояс в рыбе. Главное — взять вейдерсы. «Без вейдерсов ты будешь чувствовать себя неполноценно!» — так и сказали, и я немедленно подумал, что, может быть, в этом и была проблема всей моей предыдущей жизни. Я был без вейдерсов.

Если вы, как и я, не знали, что такое вейдерсы, то это такие резиновые сапоги по грудь с застежками на плечах, в которых нужно зайти в реку, чтобы лучше чувствовать рыбу. С берега ты не очень чувствуешь рыбу, потому что вы в разных средах, а вот когда течение пытается подхватить тебя и унести в Белое море — ты очень хорошо чувствуешь рыбу и жизнь.

Но вейдерсы — это только вершина рыболовного айсберга. Мне прислали ещё целый список того, без чего меня засмеют все медведи на берегу реки Кицы, прежде чем сожрать, не вынимая из вейдерсов.

Пришлось покупать спиннинг. И катушку. И блёсны. И воблеры. И коробочку для блёсен и воблеров. И рюкзак, чтобы класть в него коробочку для блёсен и воблеров. И, конечно, рыбу. Понятно, что рюкзак нужен побольше, чтобы смог вместить хотя бы малую часть всей пойманной рыбы.

Примерно на середине выбора блёсен я впервые поймал рыболовный азарт — а что ещё делать, когда ты выбираешь непонятно что непонятно из чего и ориентир у тебя только один: «Представь, что ты лосось — какую блесну ты бы атаковал?». Три часа я мысленно атаковал блесны, пожирал крючки, бросался на воблеры, бил хвостом и путался в подсачке. А, да, нужен был ещё подсачок.

Спиннинг я вообще выбрал чисто по названию — смотрел, смотрел, потом хмыкнул: «О, Довлатов пойдёт» — и купил спиннинг под названием «Компромисс». Надеялся, что он как-то будет успокаивать лосося и меня, работать на доверие, мол, я не агрессивный рыбак, у которого вода всегда стоит на самой границе вейдерсов, а просто неплохо провожу время и не прочь вас поймать, если вы, конечно, не слишком заняты нерестом или чем-то вроде того.

Ещё, конечно, меня немного взволновали медведи. Предполагалось, что они там водятся и знают, что иногда на реку приезжают вкусные рыбаки, которые в первые секунды приятно пружинят на зубах. Это неопрен пружинит, из вейдерсов.

Подруга спросила меня, насколько я готов к рыбалке, и я отрапортовал, что купил и блёсны с воблерами, и удочку, и рыболовные перчатки, и дуделку от медведя... Подруга ответила, что я молодец и дуделка особенно важна. Возможно, последнее, что я успею сделать в жизни — это подудеть на медведя.

После этого она сразу спросила, чтобы как-то отвлечь меня от мысли об огромных зубах, чем рыболовные перчатки отличаются от каких-то других. Так вот, у них обрезаны большой, указательный и средний палец. «Так это ж перчатки для цифровых художников!» — воскликнула она. Ну и зашибись, подумал я, пусть лосось думает, что я его рисую. В результате заказанная дуделка от медведя (или для медведя) мне прийти не успела, зато успели прийти файеры, тоже для медведя. Чтобы у него был, так сказать, ужин при свечах.

В общем, я собрал всю тёплую одежду в доме, сложил рыболовные снасти, после недолгой борьбы свернул непослушные вейдерсы и мы поехали в Кузомень.

Деревня Кузомень лежит в подбрюшье Кольского полуострова и в ней нет вообще ни единого ровного места. Она извивается вдоль берега реки и постепенно сползает в неё с обрыва, подталкиваемая песчаными дюнами.

Вы наверняка спросите меня, откуда на Кольском полуострове песчаные дюны. А я отвечу — это же знаменитые Кузоменьские пески, их каждый знает. Речка Варзуга в месте своего впадения в Кандалакшский залив образует маленький дочерний полуостров, на который однажды пришли люди и теперь там пустыня. Вечная история, банк Империал. Был лес, его вырубили, почва эродировала и теперь там эродированная почва. На которой стоит наполовину эродированная деревня и посреди деревни стоит почти полностью эродированный Уазик. И скрипит на ветру последней не до конца эродированной дверью.

Когда вы только выезжаете из кольского леса на простор Кузоменьских песков, то если взять немного левее, переключиться на пониженную передачу, поддать газу на подъеме и внатяг ехать вдоль берега, то скоро вы заметите маленькую табличку. На табличке человечество самонадеянно написало «Сад памяти 2024», а за табличкой ожидаемо ничего нет, всё зачахло и умерло. Только песок и из него в трёх местах еле заметно торчит то, что год назад, вероятно, должно было быть садом. На Марсе у них будут яблони цвести, ага.

Деревня Кузомень в некотором смысле рыбацкая, потому что туда всё время приезжают разные рыбаки — ну, из тех, которые физически могут туда доехать. Поэтому выглядит всё довольно эклектично: кривенькие деревянные домики, между которыми тут и там стоят люксовые внедорожники.

При этом в деревне есть небольшое, но всё-таки собственное население, школа, церковь и несколько магазинов. По крайней мере я видел магазин №1 и магазин №3. Магазин №2 найти не удалось — возможно, его поглотили пески или унесло течением.

Лучший вид на деревню открывается с кладбища. На песчаной горе небрежно набросаны могилки, и покосившиеся кресты на вершине отбрасывают длинные, как столбы, тени в долгом северном закате. Если же пойти вдоль полуострова к мысу, где река Варзуга окончательно сдаётся Кандалакшскому заливу, то на середине дороги становится не видно ни деревни, ни мыса, ни моря. Только над головой, опасно снижаясь, начинают кружить и орать чайки, возмущенные тем, что человек приближается к их гнездовьям. В тот момент ещё налетел туман, скрыл остатки пейзажа и вокруг остались только шум ветра, шум моря, крики чаек и тусклый свет пробивающегося через облака солнца. Так обычно в кино показывают персонажей в коме  — место, где ничего нет и висит молочная пелена.

В Кузомени всё закрывается на лопату. Если что-то закрыто — поперек входа будет стоять лопата. Например, магазин №1 старенький и там стоит обычная штыковая лопата. А магазин №3 побольше и его даже можно назвать современным — там вход надёжно заперт на большую снеговую лопату. Ни тот, ни другой магазин за несколько дней обнаружить открытыми мне не удалось — расписание у них почти каждый день разное, оно учитывает поздний завтрак, сиесту и «да ладно, всё равно сегодня уж никто не придёт».

Неизменно открытым — это было видно по лопате, которая гостеприимно стояла рядом с резной калиткой — был только «Пункт продажи лицензий». Туда нужно было регулярно носить деньги, иначе рыбнадзор засечёт тебя с противоправной рыбой и пристрелит, как бешеную собаку и ничего ему за это, небось, не будет. Наоборот, ещё награду какую-нибудь дадут, «За спасение сёмги». Рыбнадзор по рассказам — хуже медведя, потому что на них не действуют ни файеры, ни дуделка. Разве что разозлят только.

Мы вдевятером поселились в доме на берегу реки и я ожидал, что поутру мы будем выходить на берег с удочками и прямо вот ловить, но нет. Видимо, это как с хождением за грибами — у опушки ничего нормального не соберешь, надо обязательно лезть в самый бурелом.

Утром к берегу подошла надувная лодка с мотором, чтобы на весь день увезти нас через широкую речку Варзугу в речку Кицу и еще там немного подальше, и ещё подальше, и вот там кусты, вылезай, приехали. Это называлось энергичным десантным словом «заброска», хотя очевидно, что выглядело это больше как «маршрутка». Тем более, что за проезд мы тоже передавали.

И вот мы плыли, а я смотрел по сторонам и вдоль Кицы по берегам были равномерно расставлены другие рыбаки с многообещающе разочарованным видом. По их виду и ещё по тому, что рыба не запрыгивала в лодку сама и на хлестала нас килограммовыми хвостами по лицам, я понял, что мне явно придется скорректировать свои ожидания.

Оказавшись на берегу, я скинул рюкзак и принялся наблюдать, что делают остальные — единственный доступный способ понять, как вообще ловить эту дурацкую рыбу. Под конец, когда спиннинг был собран, мне быстро провели ликбез по рыболовству: «Вот это катушка, тут стопор щёлк-щёлк, вот фрикцион — его туда-сюда потуже-послабже, смотря какая рыба, вот так бросаешь, отпускаешь, потом защёлкиваешь и крутишь и смотри, чтоб блесна играла».

Ну и всё, дальше я просто делал, как сказали, забрасывал и крутил. Следил, чтобы блесна играла, что бы это ни значило, и время от времени деловито менял сами блёсны. Потому что каждая блесна должна успеть поиграть в реке, иначе что я, зря их сюда пёр, что ли?

Блёсны играли играли в глубине, солнечные блики играли на поверхности, а я стоят и размышлял о своём, наблюдая, как течёт речка Кица и постепенно затекает спина. А потом отходил на берег, прислонял спиннинг к дереву, ложился на прибрежную траву в тени деревьев и дремал.

Единственное, в чем мы были жестоко обмануты — так это в погоде. По прошлогоднему опыту остальных рыбаков обещалось, что стылый дождь будет падать здесь на снег, мы будем страшно мерзнуть, лица будут покрываться инеем, а красно-синие пальцы с трудом надевать новую блесну на шнур. Но светило солнце, куртки были сброшены, а пот из под кофты медленно наполнял вейдерсы.

За первый день мы вдевятером поймали две рыбы на всех. И сожрали их в тот же вечер сырыми, макая в соевый соус и запивая вкусной водкой. Четыре дня я вообще пил водку во все приёмы пищи, кроме завтрака. Но так — с усилием начинающего рыбака, чтобы не терять концентрации и не пытаться брататься с медведем или тем более с рыбнадзором, если бы они вдруг заглянули на огонёк.

Я, как и было заявлено вначале, решительно ничего не поймал — кроме одного движения подсачком, чтобы зафиксировать рыбу товарища. Но это не считается, конечно. За всё время рыбалки клюнуло у меня ровно один раз — рыбина подергала немного, потом прыгнула, сверкнув на меня глазом, сорвалась и ушла, хохоча и булькая, дальше вверх по течению.

Зато я успел, попеременно торча из воды и валяясь на берегу, передумать все имеющиеся у меня к тридцати девяти годам мысли. И выяснил, что их гораздо, гораздо меньше, чем я предполагал.

Если бы вы спросили, как дела у Артём Глебыча, то сегодня я возвращался из садика в футболке, перепачканной кровью. А в пустой коляске лежала окровавленная детская кофта.

То есть всё хорошо. Артём Глебыч баловался во время переодевания и упал со скамейки лицом вниз, а при падении подложил под себя нижнюю губу.

Когда в ответ на вопли из группы выглянула воспитательница, я как раз затыкал ребенку пальцами лицо. Но Тёма довольно быстро успокоился, надел сандалии и ушёл мыть ручки и завтракать. А следующий родитель, который привёл маленькую девочку, застал в раздевалке сцену «работала бригада скорой помощи» — пол в кровавых каплях, везде валяются красные салфетки, родственники пострадавших комкают одежду и тяжело дышат.

За двадцать минут до этого Артём Глебыч разгрохал дома трёхлитровую банку с сушёными яблоками. И плакал с дивана в папину спину, что теперь ему особенно сильно хочется яблочко. Тогда, кстати, был первый раз за этот день, когда папа стирал с себя кровь, потому что убирал осколки и порезался.

Только вы, пожалуйста, не думайте, что мы тут всегда такие ходим, перемазанные юшкой. Потому что есть ещё сопли.

«Сооопли-и-и-и!» — протяжно визжал Артём Глебыч, повышая тон к концу, и так мы жили предыдущие две недели. Слушали крик «сопли-и-и» каждые четыре минуты. Очень понимаю этот невыносимый момент, когда сопли накапливаются и начинают щекотать нос так, что аж глаза поворачиваются внутрь черепа и у тебя как будто происходит микроинсульт. Поэтому мы бросали всё и мчались с платками. Изображали заботу и втирались в доверие, чтобы вечером коварно подкрасться с каплями и аспиратором и начать пытать. Отдай нам все свои сопли, маленький мальчик, муа-ха-ха-ха-ха!

Потом ещё друг написал мне и пригласил на детский день рождения, а я взял и сразу написал ему в ответ: «Конечно, мы придём!». Нельзя так говорить. Уверен, что именно это и спровоцировало у Артём Глебыча отит.

Но всё уже прошло. Мы недавно сходили на выписку к ЛОРу, нам подарили пастилу, а Тёме ещё достались наклейки с динозаврами. Доктор кивнула на наклейки и спросила, какой динозавр ему нравится больше всего. «Кетцалькоатль», — не глядя ответил Тёма и спрятал наклейки за спину.

С полгода назад непонятно почему купил себе преступно дорогие кроссовки. Затмение какое-то. Долго ходил в них по магазину, смакуя собственную премиальность. Подошва с амортизацией самооценки, шнурки, вынутые из корсета английской леди времен Генриха VIII Тюдора, замша, полученная только из кожи оленей, лично подписавших согласие на процедуру.

Я принёс кроссовки домой и две недели ждал, когда на улице закончатся дождь со снегом. Потом надел и попробовал в них пройтись среди обычных граждан. Оказалось ужасно неудобно — излучаемое в магазине удобство испарилось, спокойная роскошь сменилась неловким подволакиванием. Слишком высокая пятка, слишком узкая колодка и ещё в них было жарко и как-то... копытно. Я привык опираться на планету всем лаптем, а тут звуки скрипичного квартета при каждом шаге.

Деморализованный, вернулся к предыдущим кроссовкам, которые уже давно мечтали умереть. Немного подождал, когда снова накопятся силы, и с досады накупил себе дешевских кроссовок на Озоне. И они, блин, идеальные, одни лучше других. Хожу теперь страшно довольный, но чувствую себя глупо.