Поглядел новый клип русского певца по имени SHAMAN на песню «Я русский». Певец SHAMAN сам написал слова песни и сочинил к ней музыку.

«Это не песня, — пишет певец SHAMAN под видео, — а состояние души! Мне захотелось сделать людям подарок и я написал эту песню».

Спасибо тебе, певец SHAMAN, за подарок.

Песня начинается с того, что певец SHAMAN идет по полю без коня. Жирная рожь щекочет ему пальцы, в какой-то момент он не выдерживает и кричит: «Ярусски-и-и!»

Белая рубаха на певце SHAMAN пузырится от ветра и широты души. Стильные кирзовые сапоги патриотично обтягивают ляжки. Нам продолжительно показывают среднюю часть певца SHAMAN сзади. Драм-машина драматически отстукивает пульс.

Певец SHAMAN голосом начинает перечислять всё, что он сейчас делает:

«Я вдыхаю этот воздух, солнце в небе
Смотрит на меня.
Надо мной летает вольный ветер
Он такой же, как и я».

Крупный деревянный крест на перевязи свисает певцу SHAMAN прямо в глубокое декольте. Вокруг всё ещё жирная рожь, а по-над ней — выразительное грозовое небо. Горизонт безнадёжно завален.

Певец сообщает собственному указательному пальцу, что он такой, какой он есть, и его не сломать. Не совсем понятно, говорит он про палец или про себя. Сломать его (их), понятное дело, нельзя из-за того что: «Ярусски-и-и!»

Наступает припев. Жирная рожь сменяется бушующим зрительным залом — видимо, происходит аллюзия с клонящихся к земле ржаных колосьев на трясущих бошками зрителей. Пузырящаяся широкой душой белая рубаха сменяется курточкой в блестках. В голосе появляются рычащие рокерские нотки:

«Я русский! Я иду до конца-а-а!
Я русский! У меня два яйца-а-а!»

Про яйца, конечно, это я выдумал, но там вообще не ожидаешь другой рифмы! Какой на самом деле текст во второй строке, я пытался разобрать трижды. Сначала он вроде бы пел «Маи чёто фин-ца», потом «Мои тётя тот-ца», и на третий раз «Моё кофе вотсап».

Я после клипа прочел текст песни и в оригинале там «Моя кровь от отца», но согласитесь — про яйца объективно круче. И заметно логичнее.

В конце припева мы все понимаем, что певцу SHAMAN «повезло-о-о», потому что он «русский всему миру назло-о-о-о». Парень, тут тебе невозможно возразить.

Дальше все беснуются под ударную установку и всполохи прожекторов. Попеременно включается жирная рожь, чтобы зритель не забывал, ради чего мы все здесь собрались.

Во втором куплете происходит нарезка слов из песен Валерии. Я буквально ждал, когда же наконец певца SHAMAN заберёт его маленький самолёт.

Распахнутой курточкой, запрокинутой дредастой головой и микрофонной стойкой в отставленной назад руке певец SHAMAN как бы отдает дань Фредди Меркюри — известному певцу традиционных русских ценностей.

Песня подходит к концу. Певец SHAMAN разворачивается спиной к залу и чисто на доверии падает на руки публике. Публика держит, но как-то неуверенно — нижняя половина певца SHAMAN заметно проседает. Он пытается грести ногами, отталкиваясь от зрителей. Певец SHAMAN улыбается, испытывая радость отталкивания.

Экран затемняется, но вдруг нас ждут две режиссерские вставки.

«Где-то в Америке...» — появляется на экране текст. По голливудским холмам едет автомобиль. В нём сидят афроамериканец и афроамериканка, оба весело колбасятся — из магнитолы орёт: «Ярусски-и-и-и!»

«Где-то на краю Вселенной...» — в бескрайнем космосе висит межгалактическая станция. Местный радист ловит сигналы далёких планет, натыкается на «Ярусски-и-и-и!» с планеты Земля и врубает её на всю станцию. Хрестоматийные инопланетяне синхронно танцуют, ставя под сомнение разумную жизнь во Вселенной.

«Ярослав! — пишут певцу SHAMAN в комментариях. — В тебе есть огромный стержень патриотизма!»

Вот.

Если серьезно, то песня за сутки набрала миллион просмотров и двадцать пять тысяч комментариев. В комментах у всех мурашки и комментаторы через одного предлагают прямо сейчас, не вынимая из блестючей курточки, выдать певцу SHAMAN звание народного артиста России. Это кабзда.

У нас есть дача, а на даче — сосед Вовочка. Сосед Вовочка прекрасен. Лет ему примерно как мне, у него сколько-то детей, сколько-то жён, горячее сердце настоящего хозяйственника, руки энтузиаста-недоучки и характер долбоящера.

Знаете, есть такие люди, которые в какой-то момент жизни научились не только ездить, но и ремонтировать мопед — и это навсегда определило их как личность.

Вовочка всё время орёт, иначе он разговаривать не способен. Крики его тембром и надрывом напоминают рёв бензопилы «Дружба», вгрызающейся в сосновое бревно. Рёв разносится над посёлком, сообщая всем, что именно Вовочка в данный момент думает о своей жене и детях.

Дом у нас общий, но мы живём в своей половине, а соседи в своей. Раньше, когда я был маленький и когда был жив сосед дядь Володя, участок был общий. Но в момент, когда на нём взамен отца воцарился Вовочка — мы вкопали между половинами глухой забор. Я, кстати, только сейчас осознал, что Вовочка вообще-то Владимир Владимирович.

Если неискушенный вовочкиным бытом человек заглянет через забор, то вряд ли он отличит его владения от свалки. Повсеместно на них возвышаются груды мусора — бремя хозяйственности довлеет на Вовочкой, заставляя всё копить и копить ценности. Почти уверен, что если как следует пошерстить мусор, то из него можно собрать несколько отечественных автомобилей. Сразу под забором (точно в том месте, где вы через него заглядываете) стоит бесхозная собачья будка. На её крыше лежит кусок страшной шубы, который сильно пахнет говном. Много лет подряд.

Но это сейчас, а раньше мы были детьми, и значит, были равны и дружны. Никто ещё не знал, как сложится вовочкина судьба, кроме, пожалуй, моей бабушки, которая была уверена, что «этот паразит точно когда-нибудь сядет».

Вовочке всегда был свойственен невероятный энтузиазм. Вовочка спешил жить! Возможно, именно этим определяется многочисленность детей, но история, повторюсь, про время, когда никто пока не имел счастья от Вовочки забеременеть.

Меня как ближайшего соседа он постоянно посвящал в свои идеи и втягивал во все занятия. Мы максимально туго, до скрипа и гудения, закручивали подвешенную на длинных веревках качель, а потом отпускали и вращались на ней, как бешеные. Мы варили канифоль — я вообще не знал, что такое канифоль, а Вовочка знал и сосредоточенно рассказывал мне. По его словам, нужно было взять еловую смолу и как следует выварить её на костре. Мы долго соскребали смолу, потом варили в жестянке и у нас получалась просто варёная горелая смола, которую Вовочка гордо называл канифолью, а я ничего не говорил. Потому что невероятный энтузиазм никогда не был мне свойственен.

После варки канифоли мы принимались за варку одуванчикового варенья — собирали по всей округе цветы одуванчиков, обрывали желтые лепестки и варили их в большой кастрюле. Но видимо чего-то там не хватало, то ли сахара, то ли концентрации одуванчиков и у нас получалась желтоватая сладкая вода, а никак не варенье. «Компот — это тоже хорошо!» — констатировал победу Вовочка.

А однажды мы устроили плавание на плоту. Точнее, три дня Вовочка ходил и ныл про плот, реку и сплав, рисовал мне перспективы беспечной жизни настоящих морских, то есть речных, волков. Я был уверен, что это ничем не закончится, но на четвертый день Вовочка раздобыл несколько больших автомобильных камер. Мы накачали их, сколотили дощатый настил, привязали настил к камерам и выточили из досок два весла.

Плот был готов. Один нюанс — до реки два километра, а плот тяжеленный, особенно для двух двенадцатилетних пилигримов. Впрочем, настоящему искателю приключений трудности только на руку, поэтому мы допёрли плот до реки перебежками по десять шагов, кряхтя и обливаясь потом.

Но оно того стоило. В нашем распоряжении был извилистый участок медленной реки с островками и заводями, который кончался разливом с плотиной.

Вовочкина жажда жизни в тот момент передалась мне. Мы сидели на плоту, лениво подруливая вёслами. Лежали и жевали сушки. Причаливали к мосткам дачных участков. Салютовали дачникам. Купались, прыгая в воду прямо с плота. В общем, чувствовали себя хозяевами жизни и свободными, по-настоящему свободными людьми.

Завершалось полудневное путешествие триумфальным дрейфом вдоль пляжа разлива. Мы стояли — грудь колесом! — и ловили завистливые взгляд сухопутных крыс, чья жизнь никогда не будет даже отдаленно напоминать нашу.

Пришвартовавшись у основания плотины, мы сошли на берег и ещё некоторое время стояли, держа в руках вёсла, глядели на плот и переживали конец плавания. Тащить плот обратно целиком не было никаких сил.

С максимальным почтением к верному судну мы развязали веревки и проволоку, сняли деревянный настил, а взяли только камеры. Такую ценность оставлять было нельзя. Потому что камерам можно придумать целый ворох полезных применений. Например, связать их между собой так, чтобы они образовали трубу. И — отличная идея! — скатиться внутри неё с горы.

В какой момент судьба человека сворачивает с пути дерзновенных экспериментов и отважных исследований в сторону засаленных шорт и сварливых родительских окриков — одна из самых больших загадок жизни.

Году в 2017-м, когда я только-только начинал брать редакторские заказы, мне написали с петербургского завода «Аист», который делает мыло и стиральные порошки. Им нужно было написать какую-то сущую безделицу — листовку или рекламный баннер. Но наученный обстоятельному подходу, я сказал что-то вроде «присылайте всё, что есть» и мне прислали всё, включая даже развертки упаковок стирального порошка.

Но и этого показалось мало. Нужна была фактура! Мякотка! Самая пульпа! Я хотел обволакивающей силой внимания разжать сокровенные створки завода «Аист» и извлечь оттуда перламутровую жемчужину контента.

Поэтому мне даже устроили экскурсию. На впечатляющей размерами территории все строения стояли, немножечко покосившись. Ну не прямо покосившись, а так — слегка оплыв от времени и невзгод. Сначала меня поводили по музейной комнате — уже не помню, что там было, потому что никогда в жизни не запоминал ничего, специально разложенного под стеклом.

Зато потом повели в главный цех — это такое бетонное здание высотой в четыре-пять этажей. На подходе к зданию сказали, что сейчас будет очень плохо пахнуть, поэтому нужно потерпеть. Пахло не то чтобы очень плохо, просто такой старой прачечной в разгар рабочей смены.

Внутри здания оказались несколько высоких цистерн, которые проходили вертикально через все этажи насквозь. Причем это были не блестящие цистерны, которые можно представить, например, на пивзаводе или в какой-то лаборатории, а прямо очень старые штуки, покрашенные, кажется, шаровой краской.

На предпоследнем этаже — длинный ветвистый конвейер, по нему в разных направлениях стремительно несутся бруски мыла.

— Это заказ для армии, — перекрикивает шум конвейера мой сопровождающий. — Делаем в убыток. Контракт подписали полгода назад, или даже больше, а делаем сейчас, но цены изменились, получается невыгодно.

На кусках мыла — штампованные звезды, чтобы сразу было понятно, кто им будет мыться.

Мы поднимаемся на верхний этаж. Из пола торчат большие полукруглые баки — это вершины тех самых цистерн. В каждом баке открыт люк и женщины-сотрудницы, одетые в рабочие халаты, время от времени подходят к этим люкам и опускают в них длинные деревянные палки. Некоторое время они что-то мешают там внутри, а потом извлекают палки и смотрят, как с них стекает жижа.

Интенсивность стекания жижи с деревянной палки — это профессиональный метод оценки готовности мыльной массы. Ручная, так сказать, сборка — как на заводе Бентли, только ещё точнее.

Мне разрешили подойти к баку, я подошел, глянул вниз и передёрнулся. В смрадной глубине жарко побулькивало белёсое варево. Мне почему-то сразу представилось, как в конце фильма злодей падает в такой бак, ужасно кричит, бултыхается, постепенно всё слабее и слабее, потом скрывается в пучине, а через несколько секунд на поверхности появляется и медленно лопается сытый такой, жирный пузырь. Я почтительно отошёл от люка, стараясь не спешить.

Когда мы уже шли от цеха обратно к проходной, сопровождающая вдруг встрепенулась: «Ой, самое главное-то не показали!». И мне показали парник с помидорами. Прямо на территории завода стояла большая теплица, густо заросшая помидорными лианами. Сопровождающая гордилась и я искренне похвалил скорый урожай.

За полгода работы с заводом «Аист» я заработал 2,5 тысячи рублей и кусок армейского мыла.

Читал тут про любопытных учёных, которые исследуют Арктику. Знаете, как люди узнают, что они там наворотили в природе этой своей цивилизацией? Всё просто: спрашивают у зверей.

Ну то есть как «спрашивают» — они протыкают моржа, стреляют в жопу медведю и вешают на чайку рюкзачок. В северного оленя вообще бросают лассо с прикрепленным ко второму концу представителем малых народов.
Если начать выговаривать учёным, что они чёртовы изверги, те начнут разводить руками, мол, ничего не поделаешь, это наука! И ещё будут говорить слово «биоиндикация», как будто оно всё объясняет.

Но вообще оно правда объясняет. По состоянию животных, которые живут в регионе, можно узнать, как там дела. Не загрязнилось ли что-то сверх меры, вкусно ли животное кушает, не накопились ли у них токсины и всякая негативная энергия. Самые характерные виды называются виды-биоиндикаторы. Разные виды показывают разное, но чтобы понять, что, к ним для начала надо подобраться.

Например, медведей выслеживают с вертолета и знакомым каждому мирному учёному движением привычно вскидывают винтовочку. Стреляный в жопу белый медведь валится в обморок как институтка, услышавшая похабный анекдот.

Учёные смело подходят к медведю, но за ними всё равно тянется адреналиновый след. Потому что взрослый белый медведь — это не только шестьсот килограммов научных данных, но и ловко натыканные когти и зубищи. Учёные начинают щупать медведя торопливо и безо всякого стыда. Берут у него кровь, слюну, шерсть, жир, какашечку, запихивают ему ватку в нос. Наносят ему индивидуальный номер на внутреннюю поверхность верхней губы. На женских медведей вешают ошейник с трекером. На мужских тоже пробовали вешать, но у них шеи толще головы и ошейник сползает.

Учёные стараются не мешкать, потому что когда медведь проснётся, он тоже захочет исследовать учёных. По-своему.

Вдоволь наскоблившись медведей, учёные отправляют за моржами. Моржей найти немного легче, потому что медведи обычно одиноко бредут, а моржи коллективно лежат. Тысячу лежащих на берегу моржей видно издалека — с высоты они выглядят как размазанный по дну сковородки бурый рис.

Но в жопу моржу учёные не стреляют. Жопа моржа ещё не настолько исследована, чтобы понять, на какое время зверь уснёт.

Поэтому учёные втыкают в жопу моржу копьё. Но сначала они к моржу ползут. Дело в том, что моржи не воспринимают как угрозу объекты ниже и медленнее себя. Так что учёный, издалека завидев моржей, ложится на пузо и медленно ползёт к ним час с копьём в руках. В финале трудного пути изможденный учёный приподнимается и как будто из последних сил вонзает копьё в моржа. На конце копья спутниковая метка, она втыкается и остаётся. Моржу при этом хоть бы хны, потому что у него шкура 4 сантиметра, а под ней еще 15 сантиметров жира.

Хотя несколько позже учёные все-таки придумали, как в моржа стрелять. Только не с целью усыпить, а чтобы вырвать кусок моржа! Они стреляют из арбалета болтом на веревочке. На конца болта полый цилиндр, он пробивает шкуру и захватывает её кусочек вместе с подкожным жиром.

Примерно так же геологи ковыряют морское дно и берут керны — круглые каменные столбики породы, чтобы понять структуру недр Земли. А тут просто цилиндр поменьше и земные недра заменяются на недра моржа. Вроде всё несложно.

За чайками тоже надо ползти, но не так, как за моржами. А вертикально. Чертыхаясь и оскальзываясь, учёные карабкаются по скалам к чаячьим гнездовьям, там они хватают чайку и нацепляют ей gps-трекер на спину. После этого остервенело отбрасывают чайку от себя. Дальше чайку летит сама, но по антенне и экранчику на спине кажется, что это телеуправляемая чайка-дрон. Учёные же идут смотреть в свои экраны, на которых видны линии жизни чаек. Изучай — не хочу.

Ещё прежде чем отбросить чайку от себя, её измеряют, ищут у неё вшей и берут чаячью кровь. На чаячьей крови учёные гадают... простите, исследуют лейкоцитарную формулу и измеряют, какой в жизни чайки был стресс.
Ещё один важный биоиндикатор — это дикий северный олень. Поскольку стреляние в жопу, подползание и хватание руками уже заняты, северных оленей арканят. Поджидают где-нибудь на речной переправе в период миграции и — раз! — петлю на шею. А потом уже вяжут, колят снотворным и вешают трекер.

Когда минут через сорок олень просыпается, рядом нет уже ни учёных, ни представителей малых народов, ни верёвок, опутывающих ноги. Есть только арктические просторы и смутное чувство, что за тобой следят.

Меня тут попросили помочь с родительской речью на школьный выпускной. Я в первую секунду смутился, потому что терпеть не могу речи. Но вдруг понял, что мне есть, что сказать. Наверное, я бы сделал это так.

***
У нас, родителей и учителей, есть проблема. Нам хочется, чтобы вы поняли сразу всё. Сразу всё!

Тот факт, что никто и никогда не понимал сразу всё, совершенно нас не останавливает.

Поэтому мы вечно говорим о важности всего подряд: как важно учиться, какой важный этап вам предстоит в жизни и как важно есть кашу по утрам. Как будто каша и школа — это одно и то же! А каша, конечно, важнее.

Мы часто не дожидаемся вопросов и скорее спешим к вам с ответами. Кое-какие ответы у нас правда есть, но мы не может, хоть и хотим иногда, впихнуть в вас это знание силой.

С тем же успехом можно пытаться описать вкус черничного мороженого тому, кто вообще не пробовал никакого мороженого. А потом он попробует, и выяснится, что ему вообще не нравится мороженое. И черника тоже.

Поэтому вместо того, чтобы рассказывать вам о нашем любимом вкусе, мы говорим: пробуйте разное. Это единственный способ понять, какой вкус нравится вам больше. А нам, родителям, всегда будет немножко страшно оттого, какой вкус вам понравится.

Кажется, что я слишком много говорю о еде, но думаю, вы меня понимаете.

Никто не знает, что именно вы запомните из школы. Но точно могу сказать одно — это будут не уроки. На переменах происходит гораздо больше, чем на уроке. На них происходите вы, ваши друзья, ваши настоящие дела и мысли. Можно даже сказать, что это не перемены бывают между уроками, а уроки между переменами.

Уроков будет много, но пожелать хочется другого — сохранить в себе вот это ощущение перемены.