Звук удара Артём Глебыча головой об пол ни с чем не спутаешь. Даже если в этот раз падение лёгкое, звук все равно слышен по всей квартире и выделяется особым тембром и вибрацией ламината.

Затем наступает полуторасекундная пауза, не прерываемая ничем, в особенности сердцебиением родителей. Хотя вру, ещё в этой тишине всегда слышен где-то за кадром хор тончайших ангельских сопрано: «Плохо-о-ой оте-е-ец!..»

И уже после этого раздается горестный рёв человека, который с младенчества и навсегда обманут гравитацией.

Недели две назад Артём Глебыч всеми силами устремился ввысь. Но стоит ему только попытаться встать, хватаясь за диван, дверцу шкафа или штаны родителя, предательская планета под ногами то встряхнёт орбитой, то устроит прецессию линии апсид. Как тут удержаться.

Мы, конечно, стараемся стабилизировать глиссаду и всячески сокращать количество аварийных посадок, но космос, как известно, не прощает ошибок. Руки родителей тянутся к поролону и скотчу, мы держимся пока, конечно, хоть и с трудом.

И если уж говорить дальше в терминах астрономии, то жизнь Артём Глебыча теперь вращается не только вокруг идола настольной лампы. Мир расширился до пылесоса и гитары. Стоит опустить ребёнка на пол в кухне — он тут же стартует в комнату, потому что там на диване ждёт гулкая дека и шесть великолепных нейлоновых струн.

Но в середине коридора стоит пылесос и Артём Глебыч каждый раз притягивается к нему согласно научному принципу: гравитация растёт с уменьшением расстояния до объекта. До гитары-то ещё ползти и ползти, а пылесос — вот он. У него кнопки, колёса, труба со щёткой, гофрированный шланг — он же сам как музыкальный инструмент! А вы ноктюрн сыграть смогли бы на шланге пылесосных труб?

Артём Глебыч припадает к пылесосу всем своим существом, исследует его, даже немножко берёт пробы — космонавты всегда так делают — но потом накапливает достаточный импульс и продолжает путь к гитаре.

Остаётся только встать у дивана, совсем немножко дотянуться пальчиками и... И тут планета опять взбрыкивает под маленькой пухлой ногой.

Довелось прочесть и обсудить в хорошей компании книжку «Маус» Арта Шпигельмана про польских и венгерских евреев в годы Второй мировой, про Холокост. Точнее, это комикс. Его, конечно, часто называют «графический роман», потому что это весомее звучит, но сам автор называл свою работу комиксом, поэтому комикс. Наверное, если уж ты получил за свой комикс Пулитцеровскую премию, то нет необходимости называть его как-то более весомо.

У нас его даже как-то чуть не запретили (хотя почему «даже»), а какая-то сеть книжных перестала его продавать перед 9 мая. Объяснили несерьезностью формата для такой серьезной темы. Непонятно, конечно, почему. Про кино такого не говорят, а там ведь тоже соседствуют, например, «Мальчик в полосатой пижаме» и «Тупой и ещё тупее» — никого не смущает. С другой стороны, у нас и «Кролика Джо-Джо» запретили, а это вообще самый антивоенный фильм из всех, что я видел за последние годы.

Если вкратце, «Маус» — это история отца автора, польского еврея Владека Шпигельмана, который вместе с женой прошёл польские гетто, лагерь Аушвиц, марш смерти на Дахау и прожил до 1968 года.

Первая часть комикса издана, кажется, в 1973, но разделяющие нас 50 лет не чувствуются при чтении вообще. Написано как сейчас.

Арт Шпигельман рассказывает историю отца, но при этом сам присутствует в комиксе — часть повествование посвящена тому, как он общается с отцом в те моменты, когда расспрашивает об истории. И вот это прям переворачивает повествование — когда высокая трагедия прошлого встречается с повседневностью. Мало что так добавляет реализма и душевного отклика, как снижение градуса пафоса.

Отец автора Владек, как мы понимаем, вообще довольно отталкивающий тип — он старый скряга и жалобщик, брюзгливый скупердяй, который вечно ноет о том, что все хотят его обмануть, и лишнюю спичку не потратит. В одном из эпизодов Владек с Артом едут на машине из магазина, куда Владек умудрился вернуть открытую коробку хлопьев, потому что не мог ее просто выбросить. По дороге Арт подвозит чернокожего парня, а Владек ругается на Арта по-польски за то, что тот подобрал «шварцера» и боится, что тот украдет продукты с заднего сиденья.

Арт же чувствует вину перед отцом за собственную раздражительность: папа прошёл такие испытания, но при этом как же бесит. Я тут прям вспомнил бабушку, которая пережила блокаду — характер у неё был, как говорил дед, «мухоморный». Она в секунду находила у тебя в голове слабое место и начинала давить туда со страшной силой. Я постоянно выбешивался, при этом ощущая вот эту самую вину — ну как я могу кричать на бабушку, ведь она помимо того, что старенькая, ещё и пережила войну. Совершенно бытовые сценки доводят тебя просто до белого каления. Ситуация, превратившаяся в семейную шутку:
— Глебочка, хочешь чаю?
— Нет, бабуль, спасибо.
— Ну давай чайку?
— Не хочу.
— С бутербродом.
— Не хочу.
— Ну а чего ты? Не поел ведь совсем в обед!
— Да не хочу я!
— Ну что я, одна буду пить?
— О господи, ладно, давай чаю.
— Ой, хорошо! Ну иди поставь чайник тогда.

Самые страшные переживания, как мы видим из книги, не делают человека святым и идеальным, не все начинают ценить и радоваться каждому дню — ничто не отменяет характер, не отменяет отрицательные черты.

И живыми через концлагерный ад проходят не по принципу «самый благородный, сильный, выносливый и героический», а в значительной мере благодаря не удаче даже — случайности.

И про художественный язык. Книга называется «Маус» — все евреи изображены в комиксе мышами.

Шпигельман сам говорит в интервью, что ему нужна была некоторая метафора, потому что рисовать людей он не мог — не знал, как они выглядят, а придумывать внешность означает невольно вводить читателя в заблуждение.

Кроме того, когда речь не о людях, а о мышах, это с одной стороны позволяет читателю отстраниться от ужасов написанного, вроде бы рассказ не о людях. Но с другой, наоборот, легче ассоциировать персонажей с собой, примерить на себя их историю, потому что не мешает конкретный человеческий образ.

У комикса есть подзаголовок — «Маус: рассказ выжившего», и его тоже можно воспринимать, как говорят лингвисты, эксплицитно. то есть в прямом смысле, и имплицитно, то есть с подтекстом. На первый взгляд речь, конечно, о Владеке, который пережил Холокост и может об этом рассказать. Но ровно так же название применимо и к самому Арту — он, что называется, выживший «в чистом виде». Владек рассказывает, что Арт родился недоношенным и роды прошли тяжело, он еле выжил. При этом Арт на своё спасение повлиять никак не мог, в отличие от Владека, который что в гетто, что в лагере всегда искал, как улучшить своё положение.

Ещё знаю, что с книгой отчасти произошло то же, что с «Цветами для Элджернона», когда на сайтах книжных магазинов и онлайн-продавцов десятками появлялись отзывы в стиле «Вы там что, вообще не проверяете текст? Откуда столько орфографических ошибок?», «Автор вообще нормальный? Ощущение, что пятилетний ребёнок писал!», ну и так далее.

Здесь похожая ситуация: Владек — поляк, но сын расспрашивает его на английском, и рассказывает Владек тоже на английском, и из-за этого язык получается слегка ломаный: «..ты не знаешь, как считать таблетки! Сам сделаю потом... Я мастер для этого». В общем, если вдруг решите почитать — вы теперь в курсе.

Когда я прихожу домой с работы, передо мной предстает квартира, по которой сразу видно, что одинокий родитель номер два на целый день оставался с ребенком один на один.

Повсюду валяется. Но коврике среди погремушек совершенно равноправно лежат диванная подушка, дуршлаг и кастрюля. Рядом с кастрюлей лежит цельнометаллическая штука для приготовления хвороста — ей мелодично били по кастрюле, это точно. Если прислушаться, в воздухе ещё висит звон. Это звон, который не поместился в уши.

На плите как будто готовили одновременно четыре блюда, перекладывая их из одного ковшика в другой по кругу.

Стол намазан помидорами и чем-то зелёным. Под столом тоже было намазано. Но уже вытерто. Но салфетка, которой вытерто, лежит на столе.

Те игрушки, у которых есть лица, лежат с бессмысленными лицами. Пушистый медведь явно пытается заплакать от пережитого, но не может.

Посреди коврика стоит башенка из кубиков. Башенке НЕ РАЗРУШЕНА. Это может говорить о том, что кое-кто неожиданно покакал, не спрашивайте, почему. Банальная логика.

Около плиты на разделочной доске остатки фруктов. Здесь как будто проводили экстренную операцию на банане, но спасти его не удалось.

На зеркале белесые пятна — его лизали, трогали пальцами рук, пальцами ног, потом снова лизали. Хорошо понимаю — что ещё делать, когда тебя подносят к зеркалу, а там красота такая невыносимая.

У цветка в горшке оторван лист. Мячики смяты до полумячиков. Слюнявчики замерли корочками и стоят в позах современной абстрактной скульптуры.

Края книжек полурастворены слюной и топорщатся. Как во время потопа в Венецианской библиотеке, если бы там хранилось собрание сочинений Агнии Барто.

На проигрывателе для пластинок лежит зубная щетка и источает флюиды причинённых страданий. Свёрнутый конвертиком памперс схоронился среди игрушек и тоже чуть-чуть источает, но уже удовлетворенно, с достоинством.

С дальнего края коридора доносится надсадное кряхтение. По интонации я понимаю — кряхтение обращено к настольной лампе. Артём Глебыч теперь Раб Лампы. Он увидел её однажды — и пропал. Она такая плоская, круглая, смотрит сверху, в конусе исходящего от неё света ребёнок щурится и тянет вверх руку. Со стороны похоже на сцену похищения инопланетянами. Приходится спасать — подхватывать земное дитя на руки и нести в ванную.

Сейчас там будут такие брызги, что ни один инопланетянин точно не сунется.

Хожу в бассейн в последний час перед закрытием — и это большое испытание для системы.

Во-первых, я опаздываю, потому что прежде чем купать себя, надо искупать Артём Глебыча дома. Он у нас камертон распорядка, мы все звучим с ним в унисон.

И вот я вхожу в бассейн на 15 минут позже начала «сеанса» и начинается: а вы куда? а посмотрите, сколько времени? а вы по абонементу? а покажите абонемент! а у нас только на 15 минут можно опаздывать! а вы в следующий раз тоже так придёте? а вода только до 22:45, вы знаете? ну что же вы, только полчаса будете плавать?

И прочие «Пачему не в ногу! Наденьте и снимите плавательную шапочку сто раз, пока не научитесь!».

Интересно, что в десять вечера между мной и прохладной водичкой встречаются примерно восемь человек, каждый из которых предельно небезразличен к моей судьбе.

Особенно охранники — охранников там, кстати, целая толпа. На каждом этаже по нескольку. А вот дежурный тренер в бассейне почему-то только один. Это ж если мы с кем-нибудь договоримся одновременно потонуть, то наши шансы на спасение только начинаются с 50%. Несправедливо.

Короче, я правда выйду из бассейна не позже конца сеанса. Последние пять раз выходил вовремя. И сегодня вовремя выйду, хоть и всё равно чувствую себя песком в шестеренках.

Но вход в бассейн — это ещё полдела. Самое интересное — выход. Все остальные люди, которые приходят вовремя, не плавают до конца и уходят раньше, слабаки, поэтому в половине случаев я остаюсь в бассейне один.

И начинается мой путь позора.

Выхожу из воды и вижу взгляд дежурного тренера, который уже растекся по своему стульчику и «только меня и ждёт». Взглядом он провожает меня до душевой.

В раздевалке слышу, как открывается дверь, и голос охранника:
— Есть тут ещё кто?
— Есть.
— Сколько вас?
— Один.
— *вздыхает и цокает*
Дверь закрывается.

Из раздевалки я иду по коридору до стойки администратора. Администратор стоит в позе продавщицы сельмага, и абонемент мой лежит на самом-самом краешке. Кажется, она щас столкнет его, просто чтобы я с пола подобрал.

Спускаюсь по лестнице, а внизу охранник сидит. И как только он меня видит, он преувеличенно тяжело встаёт и начинает собираться. «Только тебя и ждали», — говорит каждое его движение.

В гардеробе стоят две полностью одетые гардеробщицы в шапках, с сумками на локте. И обе громко дышат носом.

И ещё на всём пути от воды до выхода за мной выключается свет.

В нашем подъезде живёт мужик, который паркуется как дьявол. В смысле, дьяволу же некуда торопиться — у него вся вечность впереди.

Тем более, обреченные на страдания души приедут к нему своим ходом и будут ждать в дворовом проезде, пока на их глазах свершается кровавый ритуал параллельной парковки.

В общем, если у подъезда нет минимум трёх свободных мест подряд — пиши пропало, он будет елозить там на своём Nissan Pathfinder цвета Блед, пока Солнце не померкнет, а луна не станет красной, как кровь. Не представляю, как он вообще ездит по дорогам с такими навыками.

Но мужик паркуется не один.

Как и полагается нормальному Люциферу, у него есть своя Касикандриэра. При каждой парковке эта башнеобразная женщина стоит перед капотом и делает демонические пассы руками — «немножко сюда», «чуть-чуть туда», «вращай пентаграмму влево до упора».

Честно говоря, сам Хозяин Ночи при этом выглядит в своих очочках и зимней шапке с козырьком довольно жалко. Я как-то наблюдал за ним — он за рулём вообще не шевелится. Только остекленело смотрит впёред и «ж-ж» газом — ж, ж, ж-ж, ж. Иногда кажется, что он держится из последних сил, ещё чуть-чуть — и он сорвется, впечатает педаль газа в пол и не отпустит, пока всё не закончится.

Ещё я ни разу не попадал на начало или завершение процесса, всегда только на середину. Возможно, смертной душе просто не суждено узреть альфа и омега обряда паркинга.

Хотя кто его знает, может, всё как раз наоборот. И это его жена Люцифер, а он просто проклят на вечную парковку.