Я шёл по накатанной грунтовке в сторону дома, зажимая ладонью левое предплечье. Рука противно ныла, но ещё противнее было от недоумения: ну как же так, ведь колли — это самая добрая порода! Бабушка всегда говорила!

Минуту назад я с удовольствием гладил соседскую собаку, которая ростом была ненамного ниже меня, по длинному острому светло-рыжему носу и не понял даже, что случилось, когда она вдруг дёрнулась и отскочила. Только дырочка от клыка у меня на руке быстро заполнялась кровью. Вторая дырочка оказалась не такой глубокой и даже не кровила — клык просто продавил кожу чуть ближе к запястью.

«Меня укусила собака! — я внутренне негодовал. — Я же ведь... За что? Да ещё колли!».

Дома бабушка потыкала мне в рану ваткой, замотала руку бинтом и оставила сидеть на кровати. Я расстроенно сопел — за грибами теперь не возьмут. И на салушку сегодня не пустят.

Чуть дальше по дороге, за деревней, был маленький прудик, который почему-то назывался салушкой — главное место для игр. Там стояли заросли рогоза, который мы, конечно, называли камышом. Глинистый берег хорошо поддавался строительству плотин, а головастики и мелкие лягушки копошились, явно желая принять участие в детской игре.

Каждое лето дедушка вывозил нас из города куда-нибудь на каникулы, почти каждый раз в разные места. Я плохо запоминал названия, но зато через неделю пребывания в голове складывалась карта интересных мест: вот здесь салушка, здесь горох, здесь опасная колли, а вот тут, в середине, Камаз.

Если про салушку и колли вы уже знаете, то горох — это гороховое поле. Горох хорош не только тем, что в зарослях всегда можно найти еще один стручок, даже если ты уже трижды посмотрел. Горох легко воровать. Высокие лианы скрывают злоумышленника, стручки убористо помещаются в карманы и за пазуху и не вываливаются на бегу. Уворованный горох резко прибавляет во вкусовых качествах.

Камаз — это место удачи и мимолетного ужаса. Мне когда-то захотелось перебежать дорогу прямо перед мчащимся Камазом — и шея до сих пор помнит сначала лёгкий ветерок от промелькнувшей совсем близко подножки грузовика. А потом — тяжёлые люли от бабушки, которая видела всю эту картину.

Менялись деревни, и хранилище карт пополнялось. Вот здесь фонарный столб, на основание которого можно попросить себя поставить, здесь деревянный мост через ручей без одной доски, который каждый раз страшно переходить, вот там лес с грибами, в который бабушка запрещает нам с папой ходить. Она больше не может чистить грибы и поэтому не дает нам с собой ни корзинки, ни пакета. Мы возвращаемся с прогулки — капюшон моей коричневой кофты полон грибов. Бабушка всплескивает руками.

Вот деревня, где живёт дядя Юра, его дом стоит над косогором. Рядом с крыльцом бочка с водой — когда меня ужалила пчела, я сначала натёр место укуса землёй, а потом стоял у бочки и долго держал в воде пульсирующий палец.

Внизу, под горой, на укатанной песчаной дорожке мама рисовала мне автомобили — она умеет рисовать совершенно круглые колёса, а крылья у машин не рисует, из-за этого они получаются какие-то спортивные и стремительные.

Немножко подальше — тропинки среди сосен, по которым я гонял на самокате, пока самокат не треснул и не разломился посередине. В связи с утратой самокатом развлекательных свойств мне выдали велосипед Дутик, и я принялся учиться ездить на нем без подставных колёсиков. На крутую сторону косогора я пока не совался и ездил с другой, пологой, ближе к дому. Тропинка шла под уклон и переходила в центральную межу огорода. Через десять минут моих упражнений в равновесии грядки вдоль межи приобрели свежевспаханный весенний вид, а по мне было однозначно видно, кто в этом виноват.

Кажется, примерно тогда меня и ужалила пчела. Сейчас вообще кажется, что всё там происходило в один день, подряд. И сразу отмечалось на карте, которая не предназначена для поиска сокровищ, потому что сама состоит из сокровищ целиком.